Неточные совпадения
Вот почему я решился оставить отрывочные главы, как они были, нанизавши их, как нанизывают картинки из мозаики в итальянских браслетах — все
изображения относятся к одному
предмету, но держатся вместе только оправой и колечками.
А как оно выразилось, это определяется теми
предметами и явлениями, которые привлекали к себе его внимание и сочувствие и послужили материалами для его
изображений.
Конечно, при созерцании возвышенного
предмета могут пробуждаться в нас различного рода мысли, усиливающие впечатление, им на нас производимое; но возбуждаются они или нет, — дело случая, независимо от которого
предмет остается возвышенным: мысли и воспоминания, усиливающие ощущение, рождаются при всяком ощущении, но они уже следствие, а не причина первоначального ощущения, и если, задумавшись над подвигом Муция Сцеволы, я дохожу до мысли: «да, безгранична сила патриотизма», то мысль эта только следствие впечатления, произведенного на меня независимо от нее самым поступком Муция Сцеволы, а не причина этого впечатления; точно так же мысль: «нет ничего на земле прекраснее человека», которая может пробудиться во мне, когда я задумаюсь, глядя на
изображение прекрасного лица, не причина того, что я восхищаюсь им, как прекрасным, а следствие того, что оно уже прежде нее, независимо от нее кажется мне прекрасно.
Ощущение, производимое в человеке прекрасным, — светлая радость, похожая на ту, какою наполняет нас присутствие милого для нас существа (Я говорю о том, что прекрасно по своей сущности, а не по тому только, что прекрасно изображено искусством; о прекрасных
предметах и явлениях, а не о прекрасном их
изображении в произведениях искусства: художественное произведение, пробуждая эстетическое наслаждение своими художественными достоинствами, может возбуждать тоску, даже отвращение сущностью изображаемого.).
Он представляет вам живое
изображение и ручается только за его сходство с действительностью; а там уж ваше дело определить степень достоинства изображенных
предметов: он к этому совершенно равнодушен.
Это было издание собственно литературное, полное жизни, пользовавшееся полным простором в выборе
предметов и в способе их
изображения.
Видно, что общество не довольствовалось одним
изображением порока, а требовало еще указания на то, что в нем именно дурно и почему, — требовало поддержки и возбуждения для себя в прямом поучении, которое можно бы было просто принять, не трудясь над размышлением и обсуживанием
предмета.
Они обращаются к
изображениям разных
предметов и чувств, но не умеют при этом просто и верно взглянуть на
предмет, чтобы тотчас схватить его существенные, главные стороны.
Из соединения этих условий происходит та правдивость и искренность, которою отличается Кольцов как в
изображении собственных душевных ощущений, так и в представлении
предметов внешних.
И все это в рассказах Василия Ивановича освещалось тем особенным внутренним чувством, какое кладет истинный художник в
изображение интересующего его
предмета.
Поэтому
изображение антагонизма честных стремлений с пошлостью окружающей среды само по себе теперь уже недостаточно для привлечения общего участия; нужно, чтоб
изображение было ярко, сильно, чтобы взяты были новые положения, открыты в
предмете новые стороны, — тогда только произведение будет иметь прочный успех и автор выдвинется на заметное место в литературе.
Но как бы восхищенный и в энтузиазме покоится он в уединении, никуда не склоняясь и даже не обращаясь вокруг себя, стоя твердо и как бы сделавширь неподвижностью (στάσις); и о прекрасном не думает он, находясь уже выше прекрасного, выше хора добродетелей, подобный человеку, который проник в самое внутреннее святилище и оставил позади себя в храме
изображения богов, и, лишь выходя из святилища, впервые встречает их, после внутреннего созерцания и обращения с тем, что не есть ни образ, ни вид, но сама божественная сущность; образы же, следовательно, были бы
предметами созерцания второго порядка.
Не в отсутствии взаимности состояло это несчастье, но в лице папеньки «
предмета», отставного секретаря сиротского суда, колежского советника Акиндина Михайловича Грабастова. Сердце его юной дочки Софьи Акиндиновны давно уже трепетно билось о корсетик при виде Виктора Дмитриевича и, особенно, его цветных галстуков. Давно они уже передавали друг другу цыдулки на бумажках с
изображением Амура, несущего в руках сердце, пронзенное стрелой, но отец был непреклонен.